1948

1948 – В Новосибирске издана историческая повесть «Золотой клюв» Анны Александровны Караваевой (15 [27] декабря 1893, Пермь – 21 мая 1979, Москва), писательницы, в 20-е годы жившей и работавшей на Алтае, в Барнауле.

Повесть «Золотой клюв», написанная А. А. Караваевой в 1925 году, – о зарождении в XVIII веке на Алтае Колывано-Воскресенских заводов, о бунте заводских рабочих, закончившемся кровавой расправой царского правительства над восставшими.

Из авторского предисловия к книге: «Из истории русской горнопромышленности было известно, что до половины XVIII века горнопромышленностью Алтая владели потомки бывшего тульского кузнеца Никиты Антуфьева, которому Петр I за мастерство и хватку в кузнецком ремесле присвоил более благозвучную фамилию Демидов и даже подарил дворянство. По-разбойничьи вгрызаясь в недра земли, Демидовы построили десятки заводов и, сказочно обогащаясь, все яростнее закабаляли алтайских хлеборобов. А на Алтай, в надежде, что там нет помещиков и крепостных, со всех концов стекались крестьяне – и попадали в демидовскую кабалу: насильно «приписанные» (или короче – «приписные») к заводам, крестьяне становились закабаленными «горщиками» демидовских владений. В половине XVIII века демидовские заводы на Алтае были взяты в императорскую казну и стали называться «кабинетскими». От этого положение алтайских хлеборобов осталось тем же, а бегство из горнозаводской кабалы продолжалось. Царские форпосты (крепости) и солдатские разъезды рыскали повсюду и хватали горнозаводских рабочих, то есть «бергалов» (от немецкого «berg – гора»), а кабинетские начальники расправлялись с ними беспощадно, вплоть до того, что разными способами лишали жизни. Но алтайские бергалы продолжали бороться за прошлую свою жизнь хлеборобов и охотников. Все это горячо в первую очередь интересовало меня…»

Отрывок из повести:

«Жарко дышащие груди крепко приникали к столу, все напряженней и острей становились взгляды, пьяная дрема сползала с лиц, меньше пригубливали, больше слушали. Некоторые, приставя к уху заскорузлую руку, спрашивали:

– На Бухтарме хлеб-ат сеют?

– Землю-то так и брать сколь кто хошь?

– А казаки-то туды не рыскают?

Торговые отмахивались, хохоча:

– Далища ж! Китай – рукой подать от Бухтармы… Сей себе, охоться, хошь золото копать – копай… Сам себе хозяин…

Сеньча, впиваясь худыми пальцами в край стола и сосредоточенно двигая бровями, высчитывал что-то в уме.

– А как тамо… нащет лесу?

– Для ча те лес-то?

Сеньча даже передернулся:

– Для ча? Избенку, к примеру, обладить… для скотины опять же…

– Лесу-то! Ха! В Бухтарме все-е есть, чо хошь. И лес, и пашня, и зверь, и золото… и… и… токмо рук не жалей…

Из напряженных грудей вырвался обширный вздох:

– Бухтарма-а-а!..

Сеньча, осторожно закрывая глаза, приглушенно спросил:

– Н-ну… а слыхивали… народ-ат туды, на Бухтарму-то, шибко бежит?

Торговый с размаху опустил руку на острое плечо Сеньчи:

– Народ-ат? Б-беж-жи-ит! На Бухтарме все как один хозяева… Да подь на Катунь подальше, тамо беглых сколь хошь…

Торговые понимающе мигнули, раскатываясь дребезжащим смехом.

– Вы чо, ребята, жметесь! Тож, гляди, пятки мазать горазды? Мы-ы знаем, пошто про Бухтарму…

Сеньча сказал сурово, выпрямляясь, важный, с каменно-строгим лицом:

– А знаешь, так чо? Пошто зубы скалишь? Про таки дела надобно тихо баять, все равно как молишься в церкви… Ну и побежим… Не от радости вить.

Кто-то бросил:

– Кака радость? Поймают, под кнутами сдохнешь.

Торговые стихли. Один сказал:

– Нам чо? Мой отец беглый был тож, в самы горы, в калмычью бежал… Без малого ста лет помер недавно… Хорошо в горах жилось, пойман не был. Вы вот чо, робя, зимой не бегать, здряшно выйдет… Вы весной шагайте.

Все дружно, блаженно охнули:

– Весной!.. Весной!..»