Башунов В.М. Избранные стихотворения

Опустишься в сон, как в глубокую воду,

и там, в глубине,

пройдешь по любимому сердцем народу —

друзьям и родне.

По тем, с кем уже не увидишься въяве

ни нынче, ни впредь.

Ах, кто не мечтал не в болезни, а в славе

легко умереть.

Но что перед жизнью пустые мечтанья!

Как огненный смерч

приносит с собою испуг и страданье,

так ранняя смерть.

И я не хочу никакого загада —

не стоит гроша,

ведь муку чужого предсмертного взгляда

узнала душа.

И я не хочу, точно птица, попасться

в силки, как в беду.

И в день поминальный, девятый по Пасхе,

я вновь к ним приду.

И вновь я услышу, как дышат могилы,

пресилив тиски,

остатком еще нерастраченной силы,

любви и тоски.

И вновь я увижу, как светел и тонок

небесный оклад.

И женщина плачет. И прячет ребенок

взрослеющий взгляд.

* * *

Я еще не боюсь запалиться,

не под гору, а в гору иду.

И одежду,

когда запылится,

отряхаю легко на ходу.

Я еще не забыл, как о полночь

раскрывает легонько окно

лунный свет,

точно первая помощь,

когда в мире и в сердце темно.

Я еще различаю и слышу,

чуть гроза обоймет небосвод,

как птенец,

забиваясь под крышу,

то ли мать, то ли Бога зовет.

МОИ ЧАСЫ

Последний луч горюет над землей.

Последний угль пылает над золой.

Который час? ты спросишь у меня.

Недолгий час вечернего огня.

Не тикая, идут мои часы.

Час полной тени сменит час росы.

Он упадет на сонные цветы

из голубой дыры — из черноты.

Час Млечного Пути взойдет, клубясь,

души и неба трепетная связь.

Поющий час рассветных петухов

догонит час встающих пастухов.

Час тихой притуманенной воды,

тонкоугольной утренней звезды.

Не тикая, идут часы мои

в кругу природы, родины, семьи.

Все сблизилось, сплелось…

Который час?

Час сына или дочери сейчас?

Не спрашивай, дремли, уже светло.

Уже коров прогнали за село.

МОЛИТВА СЕРГИЯ

                                 о. Михаилу (Капранову)

1

В колодезный сруб, как в затмившийся век, заглянуть,

в прохладную темень и глубь, и в зеркальном квадрате

увидеть свое отраженье средь пешая рати

Димитрия — русские двинулись в путь

к Непрядве. Кликуши и вороны, кышь!

Кольчужка дырява, но я не сробею в той битве.

И ангелы реют, и Сергий стоит на молитве,

шепнувши пред этим Димитрию: «Сим победишь!»

2

В затмившийся век, как в колодезный сруб, опусти

рассеянный взгляд и ленивую мысль — хоть от скуки.

Ты видишь ли Сергия? Слышишь ли стоны? И стуки

щитов или копий? Не видишь? Не слышишь? Прости.

Как все обернулось! Гуляет презрительный шиш.

И жизнь не кончается? странно… И все не в утрате?

Чу! Сходятся снова две веры, две воли, две рати…

Но Сергий стоит на молитве — и сим победишь!

СОН О ГЕОРГИИ

Когда в земле родной неправда

царит, и властвует бирон,

тогда везде течет Непрядва

— во всех углах, со всех сторон.

А сердцу снится чудный сон.

Как будто воин величавый,

овеянный небесной славой,

летит на взмыленном коне

по обескровленной стране.

И в страшных корчах души злые

следят за ним и за конем.

Сейчас, сейчас настигнет змия!

Сейчас пронзит его копьем!

Ты несешь околесицу, ладно,

продолжай, я не стану мешать.

Жизнь летит наугад и нескладно,

так, что, кажется, нечем дышать.

Ворожи, записная гадалка,

намекай о судьбе и цене —

мне лукавых бумажек не жалко,

только что мне в твоей болтовне?

Что ты можешь понять по сплетенью

тонких линий, покрывших ладонь?

И открыт ли стороннему зренью

затаенный под ними огонь?

Он струится по всем капиллярам…

Об исходе любви и тоски

что ты можешь узнать по ударам,

отдающимся в кисти руки?

Ты озябшие души дурачишь,

обходя многолюдный вокзал;

ты о них не вздохнешь, не заплачешь…

И за что тебя Бог наказал?

Я смотрю, как ты юбки колышешь,

как ты бойко и ласково врешь.

Я б тебя остерег — не услышишь,

а услышишь — едва ли поймешь.

* * *

Боюсь ли я суда чужого?

Нет, не боюсь. Боюсь ли я,

что излукавленное слово

ударит пострашней ружья?

Боюсь ли недопониманья,

когда вблизи — чужей, чем врозь?

Кривых усмешек, толкованья

заветной мысли вкривь и вкось?

Нет, не боюсь. — Перебоялся,

перебесился, перемог

и внутреннего постояльца

надежно спрятал под замок.

Его не тронут облученья

хулою ли, хвалою,

но

душа не знает облегченья,

глядит с усильем и темно.

«А что ты хочешь? Возраст все же»…

Но возраст ли? — Вдруг поушли

мои друзья — мои сторожи:

пол-юности лежит в земли,

а кто притворней (и моложе),

тот за спиною корчит рожи —

что с них? они на том взросли.

Жалеть себя — себе дороже.

Слабеет крепь. — Но возраст ли?

* * *

Завидная доля черемух —

завянуть и снова зацвесть.

Во всем на земле очередность,

всему повторение есть.

А мне повторенья не будет.

За краем ослепшего дня

и ливень меня не разбудит,

и лес позабудет меня.

Земля станет темной, оплывшей…

Но каждою клеткой своей,

не сдавшейся,

неостывшей,

я все буду помнить о ней!

БОБРОВСКИЙ ЭТЮД

Ане

И ветер набежал, и воздух растревожил,

сгоняя комаров. И, перья распуша,

воспрянул Божий мир, а то как обезножил:

стоял, не шевелясь и словно не дыша.

И стало легче жить. И восшумели сосны,

что стало легче жить; и заручьился свет

блескучий по траве; и заскрипели кросна,

что сами по себе сплетают нитки лет.

И стало легче жить, с делами поправляться:

там грядки прополоть, там крышу подлатать.

Не вспоминая, нет, что этак лет в осьмнадцать

тянуло не к земле, а в облацех летать.

Не сокрушаясь, нет, но утешаясь малым:

что ветер набежал, и стало чем дышать.

Что чуть пройдешь вблизи в своем платочке алом —

как в юности, как встарь, волнуется душа.

* * *

Еще в шипящих кольцах дыма

горела старая ботва,

уже с пригорков,

встречь и мимо,

текла камчужная трава.

И мы в распахнутых пальтишках,

а то и вовсе налегке

сходились в круг,

забыв о книжках,

на обогретом бугорке.

Теперь я плохо помню лица,

но помню взгорок, свет, село.

Наверно, это повторится,

не может быть, чтоб так прошло.

Когда-нибудь,

забыв про возраст,

не разбирая грязь и студь,

сойдемся в круг на дальний возглас,

на ясный свет — когда-нибудь…

* * *

И сжечь еще тетрадь.

Еще тетрадь раскрыть.

Легко было начать,

да нелегко забыть.

Твердили дома: «Брось,

а то ни спать, ни есть».

Хотел — не удалось.

Откуда шло — бог весть.

В насмешку ли, во зло,

во счастье ли — как знать?

Цвело, кипело, жгло,

а не давалось взять.

Зато, когда звезда

стояла меж дерев,

издалека тогда

мне слышался напев.

Зато я знал в руке

живого слова дрожь.

И голос вдалеке

был так на мой похож.