1986

1986 – Ушел из жизни писатель-фронтовик Анатолий Пантелеевич Соболев (6 мая 1926, с. Кытманово – 28 июня 1986, Москва), чье детство прошло в с. Смоленском. Служба военным водолазом легла в основу многих произведений А. П. Соболева, наряду с этим писателя волновала жизнь алтайского села, его история и современность.

Повесть Анатолия Соболева «Грозовая степь» вышла в 1964 году. В ней воссоздается действительно грозовая атмосфера самого начала тридцатых годов в сибирской деревне — время строительства колхозов и ожесточенной борьбы с кулачеством. На страницах повести оживают яркие  и неповторимые приметы времени. Например, сцена снятия комсомольцами во главе с Васей Проскуриным креста с сельской церкви и настороженности собравшейся у церковной ограды толпы. Или, например, занятия крестьян в ликбезе.

Лёня Берестов, маленький герой повести, и его сверстники оказываются свидетелями таких событий, которые будоражат не только их юные сердца, но и сознание взрослых односельчан. Ребята выслеживают продавца сельпо, покушавшегося на жизнь Васи Проскурина, а потом пытавшегося отравить секретаря райкома, отца Лёни. Враги поджигают здание райкома партии, в соседнем селе вспыхивает кулацкое восстание, в окрестностях бесчинствует банда Воронка, племянника местного кулака. Таким предстает перед нами грозовое детство Лёньки Берестова.

Отрывок из повести:

«Узким проулком возвращался я домой. Дорогу мне преградили зареченские. Впереди стоял мордастый Пронька Сусеков.

Он ловко выпустил сквозь зубы длинную струю слюны и медленно смерил меня неприветливым взглядом:

– Долг платежом красен.

Это я и без него понял. С зимы точит на меня зуб. Колотил тогда он Федьку, а я заступился. И хотя Пронька сильнее, я все же приловчился и расшиб ему нос. Теперь отыграется. Вон сколько их! Затосковало сердце.

Пронька не торопился. Знал: бежать мне некуда – позади речка.

– Гля, тряпку повесил, – сказал он своему дружку, длинному, как жердь, Ваське Лопуху. – Сморкаешься в нее аль заместо большевицкого креста?

Зареченские аж застонали от удовольствия и предвкушения расплаты, а Васька Лопух пошевелил ушами. Уши у него большие, как лопухи, и умеет он ими прядать, как лошадь.

Пронька дернул меня за галстук, лениво так дернул.

– Не цапай! – вырвал я галстук из его рук.

– Но ты – мировая революция, – спокойно сказал Пронька. И это было самое страшное – его спокойствие. – Юшкой умоешься. Поджилки не трясутся?

– Трясутся, – признался я.

– То-то. – Довольная улыбка расплылась у Проньки по лицу. Голос его даже подобрел.

У меня на миг появилась мысль, что, может, все обойдется. Но я слишком хорошо знал Пронькину поноровку, чтобы поверить своей надежде.

– Сейчас еще не так затрясутся.

– Ну и пускай! Только один на один у тебя кишка тонка!

– Но-но! – угрожающе предупредил Пронька и так дернул за галстук, что я едва устоял на ногах.

Я залепил ему затрещину.

– Ах, так! – удивленно лупнул глазами Пронька. – С тобой по-человечески, а ты драться? Ну, теперь держись! Хочешь?

– Хочу!

– На!

– Получай!

Мы обменялись оплеухами, молниеносными, как удары сабель.

И вдруг пропал у меня страх, перестали трястись коленки. Сколько на одного! А один на один любой потрусит! А главное, галстук у меня на груди. Он мне силы придавал. И этому губастому Проньке я все равно не поддамся! Пускай он больше меня и сильнее, а все равно не поддамся! И всем им не поддамся!

– Ордой на одного! – отчаянно крикнул я. – А ну тронь!

– И трону! – наступал Пронька.

– Тронь!!

– Трону!!

Дрался я отчаянно: и руками, и ногами, и зубами. Но зареченские здорово избили меня. До огненных брызг в глазах.

Отняла бабка Ликановна, что шла на речку полоскать белье.

– За чтой-то они тебя, касатик?

Я молча отмывал нос и боялся, как бы она не углядела моих слез. Ликановна ахала, вздыхала, сморкалась в фартук, будто нос расквасили ей, а не мне.

Галстук я все же отстоял, как ни старались его стянуть зареченские. Чуть не задушили. И никому             и никогда не позволю хвататься за него! Я твердо запомнил слова Надежды Федоровны, что на галстуке горит кровь рабочего класса и трудового крестьянства. Берегите галстук как зеницу ока                 и честно носите его на груди! Теперь на нем была и из моего собственного носа кровь. Эх, кабы один на один!

Дома отец оценил синяки, которыми я разжился, и остановил взгляд на помятом галстуке.

– В пионеры вступил, – пояснил я.

– Вижу. Дрался за что?

– За галстук.

– С кем?

– С Пронькой Сусековым. Еще Васька Лопух был и все зареченские.

– Та-ак, правильно. Запомни: кто не сбережет в детстве красный галстук, тот не сбережет взрослым партийный билет. А мы теперь с тобой оба партийные.

– Как это? – удивился я.

– А так. Ты – пионер, я – большевик, и цель у нас одна – коммунизм. Теперь ты не просто Лёнька,                  а пионер Лёнька. Знаешь, что такое “пионер” обозначает? Это обозначает – первый. Я книжку читал: первых путешественников пионерами звали. Они в Америку первыми прибыли. И вообще всякий человек, который первым идет, – пионер. Так что будь теперь правофланговым во всем: и в учебе,               и… во всем. Сегодня у тебя, можно сказать, боевое крещение в классовой борьбе. За галстук дрался – значит, за Советскую власть дрался. Дерись за Советскую власть, не жалей волос! Понял?

– Понял.

Насчет драки я хорошо понял и позднее дрался на совесть».