1996

1996 – В авторском альманахе «Август» № 3 (19), издаваемом поэтом Валерием Тихоновым, отдельной книгой вышла повесть «В пылающем небоскребе» Анатолия Ивановича Казаковцева (2 января 1946, Барнаул – 24 июня 2019, Барнаул) о барнаульском периоде жизни Вадима Габриэлевича Шершеневича, поэта-имажиниста, эвакуированного на Алтай в октябре 1941 года.

В Барнауле поэт принимал участие в литературных концертах на оборонных заводах и в военных госпиталях, написал два или три стиха для фронтовой печати, делал стихотворные подтекстовки для карикатур-плакатов алтайских «Окон ТАСС». В. Г. Шершеневич собирался сотрудничать  с прибывшим Первым Московским областным драматическим театром, о чем свидетельствует написанная им в это время автобиография: «Уже здесь, в Барнауле, по заказу местных краевых организаций мною, совместно с     Н. Оттеном, написана антифашистская пьеса «Приговор выносите вы», одобренная краевым отделом искусств». В. Г. Шершеневич умер от двустороннего туберкулеза легких 18 мая 1942 года, похоронен на Булыгинском кладбище.

Отрывок из повести:

«Поэту в последнее время нездоровилось, и побродить по улицам незнакомого города ему все не удавалось. Но и то, что он успел увидеть, не радовало его. “Это не Рио-де-Жанейро”, – вспомнилась ему фраза Остапа Бендера, ставшая после выхода “Золотого теленка” расхожим выражением.

Шершеневич смотрел через оттаянный им глазок в стекле на укутанный туманом парк.

Туман –

в стакане

одеколона

немного воды.

Пришли на ум давние его строки. И хотя он еще в двадцать шестом подвел итог своим поэтическим изысканиям, полностью переключившись на переводы, образы, рожденные его фантазией в молодые годы, часто не давали ему покоя. Он всегда помнил и любил свои стихи, как отец любит своих детей.

Словно парализованный скепсисом, стоял Вадим Габриэлевич, уткнувшись лицом в лицо сибирского тумана, слушая шелест шагов за своей спиной. Никто из проходивших мимо не обращал на него внимания. Все уже привыкли, что он большей частью молчит. Многим думалось, что поэт и должен быть таким: сосредоточенным, ушедшим вглубь себя. Лишь немногие помнили его другим: веселым, неунывающим, острым на язык, когда ироничность не переходила в сарказм, когда он, немного кокетничая, называл себя “поэтом гениальным”. Тогда он в литературных спорах отличался резкостью суждений, крайностью взглядов, и за это от оппонентов получал в ответ такие же резкие оценки своего творчества и даже личности. Но все это не мешало ему оставаться для друзей, единомышленников милым. Но немногие из тех, которые сновали мимо, знали и помнили его таким.

Двигаться не хотелось. Сковывающая слабость отяжелила Шершеневичу ноги, и он стоял, боясь обернуться и ненароком встретиться со взглядами занятых людей. Как-то потерялся он в эвакуационной жизни. Ему казалось, что сидит он в каком-то шарлатанском шарабане, а мимо него мелькают люди, и он не успевает вглядеться в их лица, не может понять их чувств. Одно только владело всеми его помыслами: не вывалиться бы. И пытается он подобрать вожжи своих растрепанных мыслей, но ничего не получается.

Грязный фашист топчет его землю, а он сидит в глуши и пописывает агитки для сберегательных касс, куплеты на злобу дня для конферансье. Как он ненавидит это никчемное занятие. Как он ненавидит обывателей сытых и всем довольных. Иммунитет против них врожденный, от матери актрисы. Этот иммунитет, наверное, и помог ему в юности распознать сущность итальянского футуриста Маринетти, который позднее стал фашистом. И что российский футуризм не пошел путями итальянского, есть и его, Шершеневича, заслуга. А когда забурлила революция, он глядя на нее из окна профессорской квартиры, как тысячи московских обывателей, не сразу понял, что это и его судьба решается в битвах рабочих с юнкерами у Кремля. Позже из подвалов поэтических кафе, расписанных фиолетовыми кубами, не увидел он уверенной поступи молодой страны Советов. А потом были обиды на несправедливые, как ему казалось, оценки его “гениального творчества”. И он ушел с головой в мир Корнеля, Бодлера, отгородился от всех и вся. Сейчас, в тяжелую для родины пору, и рад бы вернуться к людям, но слишком высокий забор сколотил он вокруг себя».